К 6-летию Русской весны

Сегодня, накануне 6-летия отсчета тех исторических событий, которые завершились подписанием 18 марта 2014 года «Договора между Российской Федерацией и Республикой Крым о принятии в состав Российской Федерации Республики Крым», Русская Idea обратилась к некоторым из наших авторов, а также непосредственным участникам событий, с двумя простыми и короткими вопросами:

— Что Вы ощущали в дни «Русской весны» — в момент севастопольского восстания, в момент, когда поднялись города Крыма? О чем думали, на что надеялись, были ли готовы к тому, что эта революция победит?

— Чего больше сегодня в воспоминаниях о событиях февраля — марта 2014 года – грусти, разочарования, радости, счастья, равнодушия?

***

— Что Вы ощущали в дни «русской весны» — в момент севастопольского восстания, в момент, когда поднялись города Крыма? О чем думали, на что надеялись, были ли готовы к тому, что эта революция победит?

Андрей Мальгин, генеральный директор Центрального музея Тавриды:

«Сейчас, спустя шесть лет после известных событий, человека, желающего поделиться воспоминаниями, подстерегают два момента: довольно сложно рассказать обо всём кратко и трудно устоять перед искушением задним числом героизировать или романтизировать тогдашние переживания. Надо сказать, что «фоновое» настроение у меня, да и в общем, где-то с декабря 2013 года было довольно гнетущим. В Киеве с каждым днём набирал силу майдан, этакий революционный фестиваль с песнями, плясками, деятелями культуры и «позитивной молодёжью» в авангарде, а противопоставить этому было нечего. Янукович и его люди в Крыму (в общем-то, и неплохие люди, и управленцы неплохие) не то, чтобы зачистили, но как тогда говорили — подзаасфальтировали альтернативную общественную полянку. И выходило так, что противопоставить что-то киевской общественной буче было совершенно нечего, кроме довольно скучных официальных заявлений и чисто полицейских мер. Ну еще отправлялись тихо от штаба партии регионов автобусы с мрачноватыми молчаливыми людьми на «антимайдан», также тихо возвращавшиеся. «Регионы» сушили альтернативный общественный процесс, поскольку не хотели, чтобы люди пошли «стенка на стенку». И где-то были правы, но досушились до своего абсолютного поражения в итоге. Живые общественные силы, то же «Русское единство», с властью были, мягко говоря, в напряженных взаимоотношениях. Люди в большинстве хотя лозунги майдана и не принимали, «вписываться» за Януковича и ПР тем не менее тоже ни малейшего желания не испытывали.

И вот с одной стороны – небывалый движ, а с другой – практически апатия. Наблюдать это всё было совершенно невыносимо. На этой почве мы в музее в январе организовали первую независимую общественную акцию по сбору вещей для милиционеров, автобусы которых сгорели на майдане — люди почувствовали, что и они могут что-то сделать самостоятельно. Ко второй половине февраля атмосфера еще более сгустилась, я попытался выразить её в таком своеобразном личном манифесте, который назвал «Крымская депрессия. Почему на полуострове боятся и не принимают майдан». Самым неприятным во всем этом было сознание того, что вот они придут, а мы так и не поднимемся, не встретим их достойно. Поэтому известие о севастопольском сходе, о Чалом – это имя я, как и абсолютное большинство крымчан, услышал впервые, — было как луч света сквозь тучи или поток свежего воздуха в затхлой комнате. В этот же день 23 февраля, кстати зашевелилось всё и в Симферополе. Аксёнов начал формировать «народное ополчение». Потом, дня через два первый марш по Симферополю «Крым, вставай!», письмо 15-ти с требованием назначения сессии Верховного совета и 26-го — знаменитая давка у его стен. Во всем этом я в разной степени участвовал. Ощущения революции не было, был порыв к сопротивлению.

Победой было уже само сопротивление вне зависимости от исхода. Кстати, особенных иллюзий относительно этого исхода ни я, ни большинство тех, кто переживал всё это, не испытывали. 26-е показало, что своих силёнок и организации для видимого успеха явно маловато. Но было ясно, что сдаваться нельзя, что победители нам оставят только то, что мы сами сможем выгрызть и защитить. Когда однокурсница позвонила мне вечером 26-го и с тревогой спросила «что же будет», я полушутя ответил — «ну что же — будем жить в оккупации». Относительно личной судьбы я тоже не сомневался — в лучшем случае — потеря работы, возможно эмиграция (о чём-то более плохом думать не хотелось). В общем, полное ощущение конца какой-то определённой личной Истории — хорошо такое пережить один раз. Ну а 27-го рано утром — обычно ранние звонки воспринимаются как-то тревожно — А.А.Форманчук, председатель нашего экспертного совета — сообщил «сегодня ночью неизвестные вооруженные люди, представившиеся крымской самообороной, захватили здание Правительства и Верховного совета». И, после паузы — «вывешены российские флаги». И вот тут я поймал себя на новом ощущении — что будет, по-прежнему непонятно, но всё, тем не менее, как-то стало на свои места. Дальше начался уже процесс, завершившийся возвращением Крыма в состав России. Он тоже был наполнен яркими эмоциями, но уже несколько иного плана. Условно 1 марта этот исход был вовсе не так очевиден, как это может сейчас показаться. Обсуждались (по крайней мере, здесь в Крыму на экспертном уровне) три возможности: остаться в составе Украины с расширенными полномочиями под гарантии России, которая, например, забирает себе Севастополь; стать «новым независимым государством» со всеми вытекающими последствиями и, наконец, войти в состав РФ. Самым плохим однозначно признавался второй, он, кстати, и не был вынесен на референдум. Потом была очень интересная практика «узнавания Родины», весьма увлекательная, которая не совсем закончилась и по сей день».

Екатерина Злобина, главный редактор севастопольского сайта «Форпост»: «Момент удивительного, ни с чем не сравнимого единения и 100% убежденности в том, что мы всё делаем правильно. Когда присоединился Крым — огромное облегчение и радость, гора с плеч, ведь отсутствие согласованных действий могло стать катастрофичным. Думала и знаю, что многие другие думали так — что иной путь, другой поворот, возврат назад просто невозможен, вообще немыслим. Очень интересно описывал это состояние ведущий Митинга Народной воли Игорь Соловьев — мы как будто уже умерли, и это насовсем убило страх. Я не знаю, можно ли назвать тогдашнее состояние готовностью к тому, что революция победит. Это была какая-то вселенская по масштабам НАДЕЖДА, которую было невозможно унять, и она во многом диктовала нам — что делать».

Дмитрий Юрьев, политолог, публицист: «К этому моменту ожидания скорого краха майданщиков ещё сохранялись. Ещё была надежда на «русский пояс» — что упрутся от Одессы до Харькова. И в результате что-то радикально изменится на Украине. Когда появились первые факты из Севастополя — огромная тревога: история сдачи Крыма — от 1991 г. до сдачи Мешкова — вселяла пессимизм. Типа, за Януковича и Кернеса вписаться можем, а вот на возвращение Крыма никто не пойдёт. Дальнейшее — лавинообразное нарастание чуда. Эйфория. Пик менее эмоциональный, но идеологический, абсолютный максимум — выступление Путина о вступлении Крыма и Севастополя в состав России. Безграничное чувство: мы в СВОЁМ государстве, а президент и правда ЗА НАС».

Игорь Караулов, поэт, публицист, переводчик:

«Русская весна для меня началась из нижней точки отчаяния. Как и многие, я в течение нескольких месяцев следил за Украиной как за собственной страной, был глубоко погружен в эту тему, в том числе старался читать и слушать о событиях по-украински. Были там наши и чужие, было ожидаемо, что наших дожмут, но была надежда. И вот бездарный Янукович бежал, Россия занята Олимпиадой, над Украиной наступила ночь. И вдруг забрезжило что-то в Севастополе: может, хоть этот город нашим удастся отстоять? Много людей на площади, русские флаги – а надо сказать, что российский триколор стал русским флагом именно тогда. И отдельно воодушевляли – через несколько дней – русские флаги на балконах в Москве. Было ощущение единой нации. Сложнее с «поднявшимися городами Крыма». Ситуация в Симферополе – еще одна точка отчаяния: за русское дело там собралось не так уж много людей, и татары всех разогнали. Поэтому, когда утром 27 февраля в город прибыли неизвестные люди, которых позже назовут «вежливыми», это был deus ex machina. Когда над зданием ВС Крыма был спущен украинский флаг, я понял, что над этой землей он уже не поднимется никогда. Было ощущение тревожного счастья: с одной стороны, Россия осмелилась, Россия на что-то решилась, а с другой – было понятно, что этот шаг нас окончательно поссорит с «цивилизованным», то есть уже изрядно антирусски настроенным сообществом. В этом случае предполагалось, что надо идти до конца, а вот тут веры в нашу власть не было. Само по себе присоединение Крыма у меня не вызывало полного удовлетворения: я приветствовал его лишь как заявку на последующее переформатирование Украины, в противном случае оно имело лишь весьма ограниченный и, я бы сказал, несколько тавтологичный смысл: понятно же, что Крым должен быть русским, а как иначе-то?»

Дмитрий Ольшанский, публицист: «В момент событий в Крыму я, конечно, был абсолютно счастлив. В реальность происходящего было невозможно поверить — и, тем не менее, это происходило».

Егор Холмогоров, публицист: «То, чем я занимаюсь в жизни – это русская национальная политика, важнейшей частью которой является воссоединение русского народа. Соответственно в момент самих событий Русской Весны меня занимало только одно – стремление сделать так, чтобы они ни в коем случае не прекратились, не затормозились, зашли как можно дальше, чтобы Россия не могла даже подумать о том, чтобы оставить без поддержки Севастополь и Крым, чтобы всерьез встал вопрос о возвращении всей Новороссии. Главное было сформировать у общества адекватное понимание, что существует достаточно широкий коридор возможностей и в нем надо действовать. Поскольку существовала, с другой стороны, достаточно влиятельная партия капитуляции и слива, «ястребы невмешательства», как я их тогда назвал в одной из колонок в «Известиях», то это была непростая идеологическая борьба, длившаяся не один месяц. Не знаю, насколько велика была моя роль в этой борьбе, сыграли мои тексты хоть какую-то роль в принятии хоть каких-то практических решений – возможно, что и нет (а, может быть, что-то и делалось «назло этим холмогоровым и прочим»), но итогом русской весны стал результат, отличающийся от предшествовавшего антирусского status quo. И это, конечно, победа. Крым – наш. Донбасс – не их. Ужасно и подло вышло с большой Новороссией, но и там не забыли всего произошедшего. Наконец, национальный консенсус в России сдвинулся в прорусскую сторону, надеюсь, уже необратимо и этот маховик национального воссоединения русских, со сбоями и торможениями, но будет раскручиваться дальше. Это победа, хотя и не такая полная, как хотелось бы».

Модест Колеров, историк, издатель, главный редактор ИА Regnum: «Это было переживание чуда: восстание русского народа Крыма и Севастополя и помощь России. Двойное чудо. Когда Россия пришла на помощь Крыму и Севастополю, стало ясно, что Украиной он больше не будет».

Сергей Пантелеев, директор Института русского зарубежья: «Крым никогда не был «украинским». Это правда. Жовто-блакитные флаги над памятниками времен Крымской войны в Севастополе выглядели как издевательство над историей. Это тоже — правда. Как правда и то, что жители Крыма как никто другой это понимали и ощущали, а самый частый вопрос, который тебе задавался местными во время очередной поездки в Крым, всегда был: «Когда вы нас заберете к себе?». Собственно, именно в этом и кроется правда «Русской весны» в Крыму. Это народная правда. Которая победила. Чудом. В русской истории такое случается. Редко. Но метко. И у меня не было сомнений в том, что Крым и Севастополь свою мечту реализуют. Я даже был в этом уверен. Просто потому, что хорошо знаю Русский Крым, моих крымских друзей. Наиболее драматичным моментом, конечно, были события 26 февраля, попытка захвата Меджлисом Дома советов в Симферополе. Хорошо помню ощущение того, что вот она — «точка бифуркации». Но очень вовремя появились те, кого назвали «вежливыми людьми». Вообще, я хотел бы повторить свой тезис о том, что в возвращении Крыма в состав России во всей своей полноте проявилась «формула Русского мира», когда державное начало России вошло в полный резонанс с русским народным, горизонтальным началом, родив то явление, которое и было названо «Крымской весной». Без ежедневного, сквозь десятилетия, народного отстаивания идеи Русского Крыма, не было бы «Вежливых людей». Народное начало здесь первично. Это должно быть аксиомой».

***

— Чего больше сегодня в воспоминаниях о событиях февраля — марта 2014 года – грусти, разочарования, радости, счастья, равнодушия?

Модест Колеров: «Два чувства: гордость за народ Крыма и Севастополя и за решение Путина — и одновременно досада за позорную кадровую чехарду прикомандированных дураков из России. Но видит Бог: мы всё это преодолеем и всё было не зря».

Игорь Караулов: «С одной стороны, есть разочарование – и гнев. Российская власть со своей смелой заявкой не справилась. Проблема Украины не решена и даже не обсуждается, Украина стала чужой страной во многом и потому, что мы не желаем даже думать о том, как нам дальше жить вместе. Более того, в том же направлении стала дрейфовать Белоруссия – да, пожалуй, уже и заканчивает свой дрейф. Российская власть поддерживала восставший Донбасс, но делала это с максимально возможной подлостью – так, чтобы погибло как можно большее количество людей. На днях сирийцы уже добились прекращения обстрелов Алеппо, отогнав противника на приличное расстояние, а Донецк до сих пор в зоне обстрела. Лучшие командиры Донбасса уничтожены, и мало кто верит в сказки про «украинские ДРГ». Идеей «русского мира» наша власть подтерлась, как туалетной бумажкой. И даже российский Крым, несмотря на громадные вложения денег, управляется из рук вон плохо; в Севастополь пришел беспредел, творимый выходцами из известных российских регионов. Но с другой стороны, наша история длинна, никаких окончательных итогов в ней пока не просматривается. Всё ещё можно переиграть, была бы воля и душа у власти».

Андрей Мальгин: «Конечно, «русская» или, как чаще сегодня говорят, «крымская весна», пробудила небывалые надежды и вместе с этим сильно завышенные политические и социальные ожидания. Ни в коем случае не хочу делать вид, что я был свободен от них. Но не соглашусь с теми коллегами, которые считают, что вот можно было бы сделать гораздо лучше, больше, пойти дальше, а не сделали, не воспользовались, не пошли и т.д., и т.п. Незавершённые революции лучше завершенных. В них остаётся её дух (мне кажется, А.М.Чалый это понял). «Дух крымской весны», это ни с чем несравнимые ощущения, которые вообще очень редко удаётся переживать людям, я думаю, последний раз подобное было с нашими дедушками и бабушками в 1945-м. И это ценнее, чем реализованные возможности (в конце концов, подлинные возможности всегда реализуются). Но хотел бы я пережить эмоции февраля-марта 14 года снова? Большой вопрос. Не хотел бы. Они связаны глубоким кризисом общества и государственной системы и надеюсь, что Бог убережет Россию от подобного рода потрясений».

Дмитрий Юрьев: «Больше — трезвости, печали, гнева, сосредоточенности, понимания, готовности. Надежды на Русский мир, которому никто не поможет, кроме самих русских».

Сергей Пантелеев: «Это очень русская история. С эйфорией, надрывом, опустошением и… теплящейся надеждой. Крым стал воплощением Русской мечты, возродил к жизни идею Новороссии, запустил процессы народной гражданской самоорганизации, родил «Крымский консенсус». Но все эти процессы не получили своего развития, столкнувшись с жесткими реалиями войны на Донбассе, страшных смертей, казачьей вольницы и естественного страха власть имущих перед ней, закулисного договорняка, потоков беженцев, противостояния с Западом, санкций…. экономических проблем и… пенсионной реформы, в конце концов, разрушившей «Крымский консенсус» как символ единения власти и общества. Это – реалии. Но реален также Российский Крым, Крымский мост, народные республики Донбасса с российским гражданством. И очевидны сегодня и изменение позиции Запада, и деградация ситуации на Украине. Русская рефлексия болезненно склонна к самокритике, впрочем, так же, как и к самовозвеличиванию – наше традиционное тяготение к крайностям. Это мешает трезво оценить ситуацию и понять, что не так все и плохо. Несмотря на все сложности, система устояла, Крым наш, Донбасс никто не слил, несмотря на все потуги «диванных генералов». Да, у России есть свои проблемы, в том числе в вопросах взаимоотношения элиты и общества, государственной вертикали и гражданской горизонтали. Но, как мы видим сегодня, эти риски власть понимает, что демонстрирует, в том числе и Конституционная реформа. Так что, если мы не будем равнодушными, то обязательно найдем, чему радоваться. Идти вверх – всегда тяжело».

Дмитрий Ольшанский: «Когда сейчас вспоминаешь о Русской весне, то грусть смешивается с радостью в сложной пропорции. Грусть – потому что восстание победило и получило поддержку далеко не везде, да и тот наш строй, что пришел на смену украинскому, — совсем не сахар. А радость — потому что мы все-таки были свидетелями исторического поворота. И, в кои-то веки, не катастрофического, а веселого, смелого и лихого».

Егор Холмогоров: «Если говорить только о событиях февраля-марта, то главное чувство – надежда, что этот опыт переживания национального подъема оказался слишком хорош, чтобы не возникало желания повторить его вновь. Это то чувство, которое многим хочется пережить заново, а, значит, в этом есть задел и программа на будущее. Если же говорить о событиях всей Русской Весны в целом – от февраля 2014 до февраля 2015, то это, конечно, боль за людей, которых мы подняли на восстание, на выступление, прельстив надеждой, что будет так же как в Крыму, что Великая Россия придет и защитит, а на деле это обрекло их на ад, вроде того, который прекрасно показан в фильме «Донбасс. Окраина». Российская власть проявила половинчатость и частично отступила, хотя это отступление оказалось в сущности бесполезным – вернуть отношения с Западом на прежнюю точку не удалось. Никакой романтики «войны на Донбассе» у меня, в отличие от некоторых писателей, нет и в помине – я восхищаюсь теми парнями, которые там сражались и гибли, но предпочел бы, чтобы ни один из них не погиб, и чтобы была «скучно» явлена превосходящая сила России, которая заставила бы украинскую сторону забыть о самой возможности сопротивления, как это было в Крыму. Романтика этой войны произросла из нашей неудачи. Погибших не вернуть и в этом, несомненно, есть и моя личная вина, хотя, наверное, во второй сотне списка виноватых. Важно только, чтобы эта боль и скорбь не вела нас к ошибочным выводам, что дома надо сидеть. Нет, я полагаю, что вывод должен быть противоположным – Россия должна провозгласить воссоединение русского народа своим приоритетом, не прятаться за фиктивную «добровольность» и должна быть готова со всей решительностью действовать, если коридор возможностей снова откроется. К этому обязывает нас память о тысячах русских людей, уже погибших в этой борьбе».

Екатерина Злобина: «Ностальгии, самой щемящей. Это было самое счастливое время моей жизни, нашей жизни. Самое осознанное, деятельное, немеряное счастье — творить Историю, участвовать в Великом. Мы все вместе тогда были великими».