«Тогда люди не поняли, что началось страшное»

Своими бесстрашными подвигами партизаны и подпольщики навсегда вошли в летопись, которую каждый из нас невольно, вновь и вновь, перечитывает в памятный день 29 июня. Накануне Дня партизан и подпольщиков и Дня памяти и скорби мы встретились с участником партизанского движения, бойцом 7-го комсомольско-молодежного отряда 3-ей бригады Восточного соединения крымских партизан Григорием Федоровичем Чертвертаком.

Григорий Федорович родился 6 февраля 1926 года в селе Куколовка Александрийского района Кировоградской области. В 40-м году вся семья, в которой было пятеро детей, переехала жить в Крым, в деревню Карабай-Ивановка (сейчас - село Речное в Советском районе).

Страшная весть

- Закончил семь классов в Советском районе, а 22 июня работал в поле на комбайне «Коммунар», - вспоминает Г.Четвертак. – У комбайна слева и справа — канаты. Один, чтобы укладывать в ряды солому, другой - полову. Пацан на лошади скачет и кричит нам, что началась война. Но тогда люди не поняли, что началось страшное. Тогда было больше патриотов, чем сейчас. Все думали, что это пустяки, расправимся с врагом запросто. А получилось не так.

«Волчьи ямы»

- Маму послали за Джанкой копать окопы. Каждый колхоз кормил рабочих, богатый — лучше, бедный — хуже. У нас был колхоз имени Молотова, считался богатым. Кормили хорошо, а ночевали мы, как кроты, в соломе.

Потом Григорий поехал вместо мамы в Новоалексеевку копать «волчьи ямы» для танков. На яму ставили по полсотни человек. Доски брали на Сольпроме, поэтому приходилось гнать доски на берег, стоя выше колена в соленой воде. Соль разъедала кожу до крови. После всех отправили на Акмонай готовить позиции, ровнять береговую линию. Фронт был уже на подступах, поэтому всех распустили. Приехали домой, вскоре и немцы появились.

Старшие братья

У Григория Федоровича было три старших брата. Самый старший, Петро, после окончания медицинского техникума в Днепродзержинске, до войны служил военфельдшером в частях НКВД. Где он погиб и как, Григорий Федорович не знает. Известно лишь, что вроде бы он был ранен в боях у города Рыльск, лечился в московском госпитале, а дальше его следы теряются. Лишь в конце войны пришло извещение, что он погиб, но, скорее всего, он умер в госпитале в 42-м.

Второй брат Иван еще до войны поступил в Качинское летное училище. Он погиб в 43-м где-то в районе Ленинграда, больше ничего не известно.

К партизанам

- Брат Василий, его друг Анатолий, еще двое мужчин и я пришли на Агармыш, а дальше не знаем, куда идти, в лесу-то никогда не были, - рассказывает Г.Четвертак. – Но там были не только мы, собралось много людей со всех сел. А старокрымские братья Стояновы у румын угнали отару овец. Румыны пришли в лес их разыскивать. Мы румын не тронули, но наутро никого в лесу не осталось, все понимали, что скоро сюда нагрянут немцы. Стояновы вооружили нас, маленький дореволюционный «браунинг», один патрон и граната РГД без запала. Нас собралось уже девять человек. Узнали, что в деревне Османчике есть полицаи, решили их разоружить. Пришли, пистолет на них наставили, граната – в руках, и забрали оружие. Теперь у нас было уже два карабина, две винтовки и револьвер. Только тогда направились в Старокрымский лес и попали в 7-ой комсомольско-молодежный отряд 3-й партизанской бригады под командованием Александра Куликова, которого я называл «дядя Саша».

«Первое задание мы не выполнили»

- Нас послали на Симферопольскую дорогу, где будут проходить один-два танка. Брат — за старшего, он с одной стороны, я — с другой, а Анатолий, когда придет время, должен бросить гранату. Но тут мы увидели, что движется танковый полк, бронетранспортер, пулеметы и много немцев, а Анатолий уже выдернул чеку с гранаты. Кроме гранаты, не было больше ничего. Конечно, мы не напали на немцев, за что перед всем отрядом нам сделали серьезное внушение. Но если бы мы начали, в отряде живых не осталось бы. Потом ходили на дорогу, считали, сколько техники и куда идет, в какой деревне располагается.

7-ой комсомольско-молодежный

- Когда мы пришли, в нашем отряде было человек семьдесят, базировались в Старокрымском лесу. Но в самом конце 43-го нас там окружили и хотели полностью уничтожить. Патронов уже почти не осталось, поэтому ушли в Судакский лес. Пробыли там, наверное, с неделю, пока нас опять не обнаружили и окружили. Вот там нам пришлось и в атаку ходить.

Один раз от пуль меня спас приклад автомата, пули в него угодили.

Гибель Василия

- Вася был на год старше меня, - вспоминает Григорий Федорович, - но мы с ним были похожи, как близнецы, куда он, туда и я. Вася погиб в свой день рождения, ему исполнилось 20 лет.

В феврале 44-го на поле Шахмурза, под Старым Крымом, располагался госпиталь партизанской бригады. И то ли медсестра привела за собой хвост, то ли за ней пришли каратели. Начали медсестер стрелять, раненых вытаскивать, но у кого-то оказался пистолет, и он начал отстреливаться, поэтому немцы уже боялись заходить в шалаши и стали бросать в них гранаты. А там лежал друг Василия – Толя Руденко, с нашей же деревушки, и Васе поручили спасти его и еще одного, Костю, – отвести в нашу деревушку. Но слабый из-за голода так далеко он бы их просто физически не смог отвести. Поэтому Василь решил отвезти их обоих к Толиному дяде, тот жил в деревне рядом – Болгарский Карабай, причем был там старостой. Остановил на дороге телегу, довез их, но тот мужик побежал, донес, и их обоих расстреляли.

А брату нужно было где-то пересидеть день, ведь днем же не пойдешь, он спрятался в скирде, но и на него донесли. Окружили и предложили сдаться, но он взорвал себя гранатой. Его тело завернули в кусок парусины и там же закопали.

В марте 2015 года, после нескольких лет волокиты, наконец-то удалось его перезахоронить в Феодосии.

Плен

- Где-то в 75-м году я отдыхал в санатории и там случайно встретился с одним парнем из нашего отряда, и вот он мне рассказал, как это случилось. А сам ничего не помню. В феврале 44-го мы втроем попали в засаду. Был ранен и контужен. Когда они увидели, что я не поднимаюсь, прибежали в отряд и сказали, что я погиб. Этот парень рассказывал: «Мы увидели, что на тебя набросились и ушли. В конце войны матери принесли сразу четыре похоронки, на всех нас. И у нее от такого горя ноги отказали, и года два она лежала, не могла ходить. Только в 47-м ее поставили на ноги, и она еще долго прожила.

Потом Григория Четвертака схватили и били так сильно, что у немецкого карабина даже лопнул приклад. Избитого до крови, парня привезли в Симферополь в гестапо. А от расстрела его спас немецкий офицер, бывший директор школы, в которой учился Григорий. Несколько дней носил ему еду, а потом предупредил: «Если ты, как бы тебя ни били, не прибавишь к тому, что сказал сначала на допросе, это твое спасение, останешься жив».

Тогда всех, от 12 до 60 лет, грузили и отправляли транспортом в Одессу.

- Я тогда еще плохо ходил и одним глазом не видел. Стоит черная машина, в ней — лопаты. Как же копать, если даже двигаться не могу? - вспоминает Григорий Федорович. – Привезли в Севастополь в тюрьму, где было человек 25 раненых партизан. Потом нас всех отправили в Одессу. Помню, как на знаменитых ступеньках Потемкинской лестницы я упал, не мог идти. То, что нас охраняли «власовцы», было спасением, немец бы пристрелил сразу. Пленные, которые оказались рядом, Петро и Виктор, вынесли меня с лестницы, с собой затащили в вагон и все время за мной ухаживали. Нас повезли в Германию, в Гамбург.

Германия

- Нам повезло, что попали в обычный лагерь, а не в концлагерь. Там бы меня сразу в печку - я же двигаться не мог. Поляк попался такой клятый, что хуже трех немцев. С такой злобой относился, будто покусает. Вот он возил нас разбирать здания после бомбежки. Целые кирпичи – отдельно, битые - отдельно.

Как-то трос что ли порвался, а у меня обе голени гноились, и я как раз этим местом ударился и гной прямо потек. Подошел немец: «Не бойся, я коммунист!» Потом приносил лекарство и лечил меня, когда никто не видел.

Нас освободили англичане где-то 1-го мая. Привезли на сортировку, пожилых из нас отправили домой, а меня - в запасной полк.

Потом в октябре 46-го эту часть расформировали, и нас направили на Западную Украину.

Потом и эту часть расформировали, а нас с Сашей Черкавским перевели в Дрогобыч.

Сапог не стало

- По приезду нам выдали сапоги типа германских. И обмундирование тоже выдали трофейное. Командир предупредил: «Ребята, обмундирование и сапоги прячьте под матрас – стащат!» А холодина такая была, что мы с Сашей ложились вместе, двумя одеялами укрывались, сверху обе шинели, и поворачивались только по команде.

Как-то утром просыпаюсь – сапог нет, только чьи-то ботинки стоят. Мне на задание ехать, а мне не в чем, сижу на нарах. Тут начальник радиостанции заходит: «Пошли!» - «Не могу!» - «Почему?» - «Не во что обуться!». Тогда он приказал выдать мне ботинки и обмотки. Кстати, ботинки оказались на размер меньше моего.

До самой демобилизации Григорий Федорович служил в 97-м полку 27-й механизированной дивизии. Стал радистом 1-го класса и работал только с командиром полка.

Послевоенная жизнь

Демобилизовался Григорий Федорович из армии только в 50-м году, женился, привез жену в Феодосию. Всю жизнь здесь отработал столяром на механическом заводе, Судокомпозите, в Теплосети. Сачковать не любил никогда, выкладывался по полной. Говорит, что может и сейчас еще бы работал, но здоровье подвело, видимо, стало сказываться, что били в плену. Стал внезапно терять сознание, поэтому пришлось уйти.

Главное в жизни

- Вот я, несколько раз был на самой грани гибели, не знаю даже, как остался в живых. Суждено так было, а может ангел-хранитель был, - рассуждает Григорий Четвертак. – Когда идешь в атаку, думаешь, а может, пронесет. Но мы верили, что самое лучшее, что может быть — это наше, родное. И для меня, прежде всего, была - моя Родина.

Есть события, не подвластные времени. Чем дальше в прошлое уходят годы, тем яснее становится их величие. К таким событиям относится Великая Отечественная война, оставившая после себя столько слез и горя. Нам, потомкам, перечитав еще раз страницу истории, хочется сказать: «Вечная память павшим героям-партизанам! Крепкого здоровья и бодрости духа тем, кто боролся за победу в тылу врага»!