Феодосия, кондитер императора и китаец Суза

Продолжение. Начало в №24

Мы не так много знаем о Феодосии 30-х, периоде между окончанием гражданской войны и знаковым для историков 1937 годом. Преподаватель игры на фортепиано из Канады Рада Бухман предоставила нам для публикации страницы мемуаров своего отца Геннадия Хариби, которые касаются времени его пребывания в Феодосии с лета 1932 года по февраль 1936 года. Сюда Гена приехал вместе с семьей пятилетним мальчиком, уехал восьмилетним, но свои яркие воспоминания он написал уже в 2010 году в Израиле. В них Г.Хариби подробно описывает быт нашего города и его окрестностей, нравы жителей и отдыхающих.

Боулинг и скрипач-виртуоз

В санатории большой популярностью среди всех возрастов пользовалась игра в кегельбан, или, как его сейчас называют, боулинг. Подчас сражения длились с утра до вечера. Также любили играть в пинг-понг, настольный теннис. Здесь же я научился играть в шахматы и шашки. Как-то в санатории появился 12-14-летний болезненный мальчик. Он гулял, купался и все время ходил с мамой. Нам сказали, что это знаменитый Буся Гольштейн, скрипач-виртуоз. Мы были далеки от понимания игры на скрипке, но, когда он дал концерт для отдыхающих, всех заворожил своей музыкой и вызвал бурю восторга у таких малолеток, как я. Мы слушали его игру, затаив дыхание. Буся прожил в санатории целый месяц, но держался особняком и дал еще концерт. Со всей округи: из Нового Света, Судака, Коктебеля — съехались отдыхающие. После его игры был невообразимый накал эмоций, оставивший память на всю жизнь.

Одним из вечерних занятий было хождение к ночному берегу Черного моря. Вооружившись фонариками и копьями, мы выманивали лучом света крабов на берег, копьями пронзали их и кидали в ведро. Набрав полные ведра, разжигали костры и варили добычу. И начиналось вечернее пиршество на фоне фосфоресцирующего моря. Любили мы отправляться в походы по окрестностям санатория.

В окрестностях Феодосии

Любил я ездить с папой в Судак, в винодельческий совхоз, с директором которого у папы были дела. Папа увозил оттуда много винограда. Там же производили и легкое столовое вино для нужд санатория. Еще я помню, что гордостью папы были плантации роз, из которых на санаторской фабрике делали розовое масло для парфюмерной промышленности. Только теперь я понимаю ценность и дороговизну этого продукта, когда Болгария, экспортируя это масло, значительно пополняет свой валютный запас.

Ездили мы и в Старый Крым в музей Грина. Домик его был старый, заброшенный. Особым местом наших путешествий служила гора Карадаг, на которой находилась ихтиологическая станция. На этой станции был собран весь подводный мир Черного моря. Мы с удовольствием рассматривали рыб, моллюсков, морских звезд, крабов различных форм.

Забираясь на горы с ватагой ребят, мы устраивали игрища в расселинах.

Еще влекло нас к горам Три Брата. Горы находились в трех километрах от санатория. Покрытые густым лесом, они выглядели загадочными и манящими. Мы, детвора, несмотря на запреты, однажды пошли к ним. Когда тропа вывела на одну из гор, вокруг нас сгустилась кромешная тьма. Углубившись еще немного, мы не решились двигаться внутрь горы и повернули назад. Но мальчишеская гордость была удовлетворена тем, что мы все-таки дошли до этих гор.

Была еще интересная скала — Медовый Зуб. Ее облепляли пчелиные рои, и местные татары собирали мед и соты и щедро угощали нас.

Кондитер императорского дворца

Главным человеком для нас был Митрофан Ильич — кондитер санатория. Когда-то он служил главным кондитером императорского двора Николая II. Митрофан Ильич был строгий красивый старик с большой белой бородой. Мы часто толпились у окна, выходящего к склону горы. За окном находилось кондитерское царство Митрофана Ильича, где он колдовал над различными сортами пирожных. Эти пирожные таяли во рту, вызывая необыкновенные ощущения. Особенно славились пирожные из миндаля. Всеми этими пирожными Митрофан Ильич в изобилии угощал нас, детей. Для него не было никаких авторитетов, кроме моего отца. Несмотря на молодость папы, он его очень уважал. Папа тоже с большим почтением относился к Митрофану Ильичу и, несмотря на его своенравность, умел с ним ладить.

Директора других санаториев пытались сманить Митрофана Ильича, суля ему и большую зарплату, и лучшие условия, но Митрофан Ильич оставался верен своему санаторию.

Бывали мы и у него дома в Феодосии, в квартире, обставленной старинной мебелью, на стенах там висели картины, гравюры и фотографии. Митрофан Ильич поил нас чаем из фарфоровых чашечек с надписью «Митрофану Ильичу от Николая II».

Китаец и партийные деятели

Колоритной фигурой был начальник снабжения — Иосиф Бубис. Маленький, толстенький, подвижный, он виртуозно решал все снабженческие вопросы санатория. Часто мы дома слышали, как папа переговаривался с мамой, с восхищением отзываясь о Бубисе. Под стать ему была и его семья. Жена, маленькая, упитанная, круглая женщина с выдающимися зубами, выгуливала маленькую собачку на коротеньких ножках с такими же торчащими зубами. Глядя на них, окружающие разражались дружным гоготом. Их маленькие откормленные дети нашего возраста не участвовали в наших забавах из-за своей неповоротливости.

В санатории был еще один забавный человек, китаец по имени Суза. Он с утра до вечера блестяще кукарекал. Его петушиный крик раздавался в различных частях санатория. Волей-неволей некоторые отдыхающие ему подкукарекивали, и все это вызывало смех.

В санатории несколько дач снимала 25-я Московская образцовая школа. В ней учились дети московской партийной верхушки. Они нам не нравились в своей основе. Как говорили в нашей среде — они все время задавались, манерничали. Девчонки — типичные фифочки. Часто скандалили, особенно в столовой, привередничая, хотя еда была на высшем уровне. Так что у папы было много хлопот с ними. Массу неудобств для папы вызывали посещения санатория феодосийскими партийными и городскими деятелями, любителями выпить и закусить на дармовщинку. Сам папа спиртное в рот не брал и не любил застолья. Были случаи, когда, увидев вереницу машин, папа садился верхом на лошадь и уезжал на плантации. Мама не раз предупреждала его, что это вызовет неприятности. Папа не слушал и уезжал. Маме приходилось принимать этих секретаря горкома, начальника НКВД, председателя горисполкома, извиняться, что папу срочно вызвали. Гулянка шла на полную катушку, а потом подъезжал папа, и более-менее все кончалось благополучно, но думаю, что впоследствии они отыгрались на нем.

Марки и папиросные коробки

В конце августа отдыхающие студенты и школьники 25-й образцовой школы уезжали в Москву к началу учебного года. Готовились и мы к переезду в Феодосию. А пока с ватагой ребят мы бродили по комнатам дач в поисках брошенных или случайно оставленных вещей нашими студентами из КУТВ. Они ведь были из разных стран и привозили с собой очень много красивых и интересных безделушек. На этих дачах мы находили машинки для заточки бритв, ручки, карандаши, запонки, брелки, складные ножики, блокноты, лезвия и прочее. Очень довольные найденным, мы уносили это все домой.

В осенне-весенний период мы жили в Феодосии, сперва в двухэтажном коттедже, находящемся в окружении фруктового сада, огороженного высоким металлическим забором с орнаментом. На первом этаже коттеджа жил начальник порта, с которым у папы сложились хорошие отношения.

В это время мы с братом стали собирать марки и папиросные коробки. Сосед был человеком добрым, отзывчивым. Часто я и брат просили его сохранять конверты с марками, которые приходили в порт со всего мира, а также папиросные коробки от сигарет — картонные и металлические, которые привозили иностранные моряки. Наш сосед это с удовольствием делал для нас. Как-то даже сам увлекся и просил показывать, что мы собрали. Еще мы коллекционировали разноцветные камушки, которые находили на берегу Сердоликовой бухты недалеко от папиного санатория, а также на феодосийском побережье Черного моря.

У нас появился еще один источник поступления марок. Папа знал язык эсперанто. Когда он освоил его, осталось тайной. Надо сказать, что папа был очень яркой личностью, талантливым человеком, с необыкновенной внешностью и высокой эрудицией. Я думаю, что он был также настоящим марксистом в философском понимании. В доме стояли шкафы с книгами мировой классики и шкафы с трудами Маркса, Энгельса, Ленина, а позднее и Сталина. Папа эти труды изучал, знал, цитировал, руководствовался творчески, не начетчески. Он жил по правилам высокой идеи, по которой жила и часть старых большевиков ВКП(б).

Возвращаясь к коллекционированию марок: папа переписывался с эсперантистами разных стран мира, даже с острова Папуа, где когда-то жил Миклухо-Маклай. И у нас появились марки Папуа, редкие для того времени в СССР. Дело дошло до того, что каким-то образом прознал про это один взрослый феодосийский коллекционер. Он познакомился с нами, и пошли у нас обмены. Мы как-то выросли в собственных глазах, гордясь, что с нами имеют дело взрослые дяди.

В это время также случился юбилей Британской империи, и у нас появились марки на эту тему, редкие для того времени.

В следующем номере в воспоминаниях Геннадия Хариби рассказывается о языке эсперанто и газетах, осенне-зимнем периоде жизни в Феодосии и улице Греческой, первоклассниках и шумных компаниях на улицах Феодосии.