Бартыжники

Завершение рассказа нашего земляка Андрея Седых, названный словом, которое не дошло до наших времен. В рассказе описываются не только нравы молодежи тех времен, но и сам город, холм Митридат, гора Тепе-Оба, обыватели.... А также особый говор тех времен.

Окончание. Начало в №39

От урока латинского языка

— А ребята сейчас парятся на уроке латинского, — мечтательно сказал Колька. — Хайван ходит между партами и переводит: «Галлия разделена на три части, из которых одну населяют Белги, вторую Аквитанцы, а третью, которые на их собственном языке…».

И вдруг, переменив голос и сделав сердитый жест рукой, Колька сказал, имитируя учителя:

— Ну, ты, — переводи дальше… «а третью, которые на их собственном языке именуются Кельтами». Ну? Опять не выучил? Садись, дерево на дерево!

Хайван учился когда-то в Бурсе и жалел, что телесные наказания в средних учебных заведениях отменены, — на старости лет рассказы о том, как пороли в Бурсе сделались его излюбленной темой. По правде говоря, он был совершенно искренне убежден, что преодолеть премудрость латинского языка без порки невозможно. И при всем, — мы поняли это только впоследствии, — был он самым добрым и порядочным человеком, — взяток не брал, спины ни перед кем не гнул, и когда меня выгнали из гимназии за плохое поведение, оказался единственным, который поставил мне хорошую и не вполне заслуженную отметку.

Чтобы облегчить подъем, мы начали петь. Голосов у нас не было, мы фальшивили, но все искусство заключалось в том, чтобы петь тягуче и заунывно, как пели эту песнь на татарской слободке.

В Крыму жила

В горы била

С Ахметом познакомилась я.

Ахмет был кримский проводник

Смуглый, ростом не велик.

Мы делали длинную паузу и затем, с бешеным азартом, выкрикивали:

Аднажды дном,

Аднажды дном,

Пришел Ахмет, сказал:

— Пайдом!

Дальше говорилось о том, как они «три года шли», попали в дымное ущелие и снова в песню врывался жалостливый, заунывный и тоскующий голос, начинавший молить:

Ой, Ахмет, душа ты мой

Проводи меня домой!…

«Вы что здесь, байстрюки, делаете?»

Похождения Ахмета на этом месте оборвались, так как мы подошли к густой заросли кустов и услышали журчание воды, стекавшей вниз по камням. Здесь и был колодец о котором говорил татарин. Собственно, никакого колодца не существовало, а был горный источник, и яма, обложенная камнями. Яма до краев наполнялась ледяной, прозрачной водой, а излишки стекали вниз по ложбинке. Мы легли на животы, подобрались к самому краю, и громко, с наслаждением, начали лакать воду. Пили мы долго, пока от студеной воды не заныли зубы, и под конец начали освежать лицо и голову. В этот момент за нами раздался негромкий, насмешливый голос:

— Вы что здесь, байстрюки, делаете?

Из заросли вышел рослый, рыжеватый парень в парусиновых штанах и синей, выцветшей рубахе. Глаза у парня были веселые и наглые, на роже — следы оспы. Мы обмерли, — это был Сенька Бараданчик, бежавший на прошлой неделе из городской тюрьмы. Сенька минуту помолчал, явно наслаждаясь произведенным эффектом, а затем повторил свой вопрос:

— Вы что здесь, байстрюки, делаете?

— Мы бартыжаем, Сенька.

— Ага, вроде как: четыре сбоку, и ваших нет… Коллеги-гимназисты, вы — курящие?

Пришлось со стыдом сознаться, что мы не курим и папирос не имеем. Сенька презрительно на нас посмотрел и уже более раздраженным голосом сказал:

— Ну, показывайте, что вам мамаша дала пошамать. Есть тут у меня один корешок с Карантина. Обещался принести папирос и шамовки, да не пришел. Выкладывайте, дангалаки.

В плен и расстрелян

Мы выложили тарань, помидоры, хлеб и абрикосы. Сенька поступил благородно: с треском разорвал тарань пополам, и одну половину отдал нам. Потом взял кусок хлеба, помидор и приступил к еде. Насытившись он спросил, что про него говорят в городе? Мы сообщили, что в газете напечатали о его побеге, и что хотя он был арестован по подозрению в убийстве лавочника с Карантина, публика очень довольна: одурачил полицию. Сенька стал серьезен:

— Насчет лавочника, — это, они, напрасно… Вместо того, чтобы меня ловить, — лучше бы они порасспросили людей. А я не лягавый, чтобы имена называть.

— Что же ты будешь делать, Бараданчик? — спросил Коля. — В Кизильнике долго не спрячешься. Кизил уже почти созрел, через несколько дней сюда сколько народу припрет…

На лице Сеньки опять появилось насмешливое выражение.

— Ну, уж я сховаюсь. Дельце у меня тут еще одно осталось, а потом смотаю удочки, и бонжур-мусью… В Керчь уйду, а оттуда на Кубань, или в Одессу, — мне все дороги открыты! Только вот что, байстрюки, — вы теперь тут не задерживайтесь, я человечка одного поджидаю. Катитесь под горку, на легком катере. И, значит, держите язык за зубами. А то, накажи меня Бог, я вам головы посворачиваю. Чтоб ни одна душа в мире не знала! Поняли?

— Поняли…

— Побожитесь!

— Чтоб мы сдохли, Сеня.

— Ну, ладно… Тихий ход вперед! Пишите, коллеги…

Мы пошли в город не тихим, а довольно быстрым ходом. Впрочем, спускаться было легко, только ноги иногда скользили на траве, да сыпался мелкий камень. Вернулись мы домой взволнованные, усталые. О Бараданчике, конечно, никому не рассказали, хотя соблазн был велик…

В общем, слово мы сдержали и лягавыми не стали.

Если я теперь решил рассказать об этой встрече, то только потому, что самого Сеньки Бараданчика давно нет в живых. Он отличился во время гражданской войны, был взят в плен белыми и расстрелян где-то в Крыму, в девятнадцатом году.

Дом писателя сохранился

Место рождения Андрея Седых — предмет гордости феодосийцев. Выдающийся писатель русского зарубежья (а тогда еще просто Яша Цвибак) появился на свет здесь, в городе великого Айвазовского, и произошло это на заре двадцатого века, 14 августа 1902 года, сто лет назад. Сохранился и родительский дом писателя — на улице Митридатской (так вспоминал об этом старожил города и краевед М.Э. Хафуз). Покинул свою малую родину Яков Моисеевич в годы Гражданской войны. Обосновался в Европе, в 1942 году переехал в США. Прошел путь от репортера до редактора и хозяина старейшей русской газеты «Новое русское слово» в Нью-Йорке.

Когда в 1982 году отмечалось 80-летие писателя, его друзья и коллеги издали альманах. Назвали его «Три юбилея Андрея Седых», памятуя, что в том же году исполняется 60 лет творческой деятельности Седых и 40 лет его работы в редакции «НРС». Редактировал альманах Леонид Ржевский. На первых же страницах — поздравления, телеграммы, памятные адреса, подписанные чуть ли не всеми выдающимися литераторами и деятелями русского зарубежья. Живые легенды отечественной культуры признавались в любви писателю. В. Аксенов, Л. Алексеева, Г. Вишневская, С. Голлербах, И. Елагин, А. Кторова, В. Максимов, И. Одоевцева, М. Ростропович, В. Синкевич, Г. Струве, С. Трубецкой, З. Шаховская и еще многие другие поздравляли, вспоминали былое, желали юбиляру здравия и творческого долголетия.

В Крыму возвращение имени писателя произошло благодаря публикациям в нашем альманахе («Крымский альбом» — прим. ред.).

Дмитрий Лосев