Храм на вершине мыса Ильи

Мыс Святого Ильи, на восток от которого начинается Феодосийский залив, является крайней оконечностью хребта Тепе-Оба и Главной гряды Крымских гор. Беловатые обрывистые берега мыса сложены из тех же пород, что и весь массив Тепе-Оба. На этой безлюдной окраине Феодосии когда-то стоял храм Святого Ильи, о котором в наше время существует несколько легенд. Одна из них рассказывает, что на самом высоком месте мыса когда-то находилась древняя церковь, построенная рыбаками, спасшимися от гибели во время шторма недалеко от этих скалистых берегов. Другая феодосийская легенда повествует о моряке – купце Илье, сыне Тамары, дважды потерпевшем у мыса кораблекрушение. Он построил здесь храм пророку Илье. Легенда о моряке Чем ближе к Ильину дню, тем ниже нависают облака, душнее становится воздух и чаще ночные грозы. А в Ильин день потемнеют облака, забегают змеи молний и треском громовых раскатов напомнит о себе пророк. Беда попасть тогда в море. Хорошо, если только сорвет снасти, а иной раз закружит судно, швырнет на скалу и щепками выбросит у мыса Ильи. Помолись, моряк, на церковь пророка – не случилось бы несчастья. А видна та церковь с большого расстояния, хотя и не велика она. Такая, какие строили в древние времена. В те времена, когда верили в Верхнюю силу и знали свою слабость перед Ней. Хотя и были смелыми, пожалуй, смелее, чем сейчас. Не выдумали люди, что Илья, сын Тамары, построивший церковь, в открытое море ходил на дощанке. А когда стал богатым и приобрел свой корабль, в самую страшную бурю не боялся оставить гавань и в декабрьский шторм поднимал паруса. Однажды вышел он в море в день пророка Ильи, когда море освирепело и озлились небеса, а люди попрятались в жилища. Илья, сын Тамары, сразу поднял флакос и тринесту и белой чайкой унесся в волну. Далеко ушел он в море, не стало видно берегов. Не верил Илья в рыбачью сказку об опасностях этого дня. - Молнии и гром от облаков, а не от пророка Ильи, - подумал Илья, сын Тамары. Но тут же накатилась на судно волна выше мачты. - Клади руль, - крикнул Илья рулевому, но оторвался руль, и понеслось судно по воле ветра к береговой скале. Понял Илья, сын Тамары, что близка гибель, и в его душе появилось сомнение, не карает ли его пророк за неверие. В ту же минуту пронесся с севера на юг громовой раскат, а над мысом, где сейчас церковь Ильи, в пламени и тысячах искр опустилась огненная колесница. - Илья! - воскликнул Тамарин сын, и подумал в душе: - На том месте, где видел его, построю церковь святому пророку, хотя бы пришлось для того продать корабль. Верой своей клянусь в том. Не успела остыть эта мысль, как притихла гроза, и ветер с берега погнал волну в море, а с нею и корабль. И вдруг увидел себя Илья стоящим у руля, который, подплыв к судну, стал на свое место. К вечеру достиг Илья Сугдеи, сдал товар и, нагрузившись новым, благополучно вернулся в Кафу. Однако никому не рассказал он о случившемся, пожалел продать корабль и решил для начала заработать побольше денег, и уже тогда построить храм. Но вскоре Илья передумал: - Не может быть, чтобы все это произошло на самом деле. Мне просто привиделось. И, успокаивая себя так, он со временем забыл о своей клятве. Все шло хорошо, за десятки лет ни один из кораблей его не потерпел крушения, и Илья стал богатейшим купцом Кафы. Однако в душе, помимо воли, жило что-то, что напоминало о случае в молодые годы. Не любил Илья смотреть на гору, где было ему видение, и избегал выходить в море в Ильин день. Но однажды, незадолго до этого дня, пришлось ему возвращаться от Амастридских берегов. - Да будет благословенно имя Георгия, патрона той страны! Попутный ветер резко нес корабль и вдали стали уже синеть Таврские горы. Но вдруг сразу стих ветер, точно смело его с моря, и корабль попал в мертвый штиль, которого больше всего боятся моряки – это наступал Ильин день. А сын Тамары спокойно лежал на корме. Он подсчитывал барыши и, закончив подсчеты, улыбнулся торговой удаче. - Не нужно быть знатным, не нужно быть ученым, чтобы хорошо жить. Нужно только быть умнее других, чтобы пользоваться их глупостью! - Скверная мысль, - сказал кто-то в душе его, и вздрогнул Илья. Поднялся с ложа, посмотрел на берег. Оттуда медленно надвигались тучи и зарница сверкала зловещим глазом. Побежала по морю предветренная рябь, а за нею волны. Корабль поднял все паруса и взял курс на восток, где была Кафа, но, попав в странное течение, не мог далеко уйти. А ветер быстро крепчал, недобрым шумом гудело море, воздух шипел и свистел, завывая. Не выдержала порыва ветра главная мачта и обломилась. - Плохо дело! - говорили на корабле. И в последнем сумеречном свете увидели гору, где когда-то случилось видение. Вспомнил тогда о нем сын Тамары и смутился духом. Настала темнота, ливень заливал потоками палубу, волна била через борта и в трюмах появилась течь. Истрепались в клочья штормовые паруса, не слушался корабль руля. Как гнилая нитка, оборвалась якорная цепь, когда нагнало корабль к берегам и попытались бросить якорь. - Одно чудо может спасти! И молили моряки о чуде, умоляли пророка Илью смягчить гнев, обещали весь первый улов отдать на свечу ему. А сын Тамары упал на колени и поклялся выполнить, что обещал когда-то в своей юности. Огненная молния рассекла небо, озарила корабль и скалы, среди которых он носился, в последнем зигзаге скользнула по мачте и загорелась сиянием впереди судна. Кто-то грозный и гневный поднял над кораблем руку. Сверкал молниями его взгляд, в бешеном порыве рвалась борода, готовы были открыться уста для гибельного слова. - Илья! Помилуй нас! - молили моряки. И опустилась рука и указала погибавшим путь спасения – в стороне зажглись Кафские огни и... потухло сияние. Добравшись в Кафу, как убитые, заснули дома корабельные. Не уснул только Илья. Стоял у городского храма и шептал слова тропаря: - Почитающих тебя, Илья, исцели. Стоял всю ночь и утром нашли его на том же месте. Не узнали его, так изменился Илья. Покоем величия дышало его лицо и близостью неба светились глаза. И когда через год иконный мастер писал образ пророка Ильи для нового храма, который построил на горе сын Тамары, это с него он написал лик пророка. Оттого не видно гнева в пророческих глазах и нет страха, когда смотришь на икону. Умер Илья глубоким стариком и под конец дней своих избегал говорить о пережитом, но люди читали об этом в чистом взоре его. Ибо взор души человеческой проникает часто глубже, чем подсказывает речь.