30 лет со дня гибели Цоя, который жив: феномен народной любви

Эту аналогию провела известный поэт и эссеист Татьяна Щербина еще в 1988 году, в другой стране, в другом культурном контексте. В Трагедистане - СССР.

Именно там родилось поколение, для которых откровением стал голос питерского, свердловского, русского рока, услышанный лет в 13-14 на фоне слащаво-задушевной патриотизированной советской эстрады с ее жеманной фальшью.

Для кого-то Цой стал началом, вхождением в мир другой музыки - простой, непрофессиональной и - честной априори. Кому-то она вошла в кровь, стала частью жизни, памяти, юности и осталась навсегда, как остается с нами навсегда первая любовь, какой бы объективной и жестокой не была взрослая ее оценка по прошествии лет и пришествии опыта.

Думается, это поколение - самое верное памяти своей любви. У них под ногами переломилась палуба советского титаника. Но они уже были спасены: программа на всю жизнь была дана, путь указан.

Цой сам давал объективную оценку тому, что делает, понимая главное: "Нам за честность могут простить всё - недостаточно профессиональную музыку, тексты. Но если не будет честности - ничего не простят".

И песни его питерских альбомов - музыка вопреки течению всей тогдашней жизни. Большинство узнало их уже после "АССЫ", "Звезды по имении Солнце", после его смерти. В них, в отличие от шаманства альбомов московских, густого заразительного романтизма и декларирования Пути, светит честное юное сердце, которое поет о своей жизни. При этом не старается показаться кем-то другим, рассчитать, что будет успешным, чего ждет публика.

Конечно, популярности, которая даже выросла после смерти, способствовали сами обстоятельства, сама эпоха, атмосфера, сами строчки песен, в которых все было известно и рассказано наперед.

Но кончалось лето, опадали "ладони-листья", сыпала с неба "белая гадость", потом ее пожирал апрель... И выходили Кинопробы, каверы, акции памяти, и снова перепевали и переживали эти старые песни не о главном, но - о родном. Все эти три десятилетия. И мы все еще в Трагедистане, хотя он и называется теперь по-другому.

В чем феномен питерского парня, погибшего в 28 лет, успевшего выпустить семь или восемь "магнитоальбомов", ушедших в народ самиздатом, плывших не по волнам радиостанций, а из пиратских киосков-будочек кустарной кооператорской звукозаписи?

Несколько документалок, эпизод в "АССЕ" Сергея Соловьева, главная роль - героя-романтика - в "Игле" Рашида Нугманова. Поездки в Америку и другие "капстраны" стараниями Джоанны Стингрей (тут некоторые видят неполные аналогии с Айседорой Дункан и Мариной Влади). Беспробудный "чос" и стадионы под управлением Айзеншписа и нежелание больше "смотреть на дерьмо" и "больше надежд нету".

Наивная музыка, в которой видели повторюшничество за "The Cure" и другими западными товарищами, которое мерещилось более сведущим в музыке людям, чем "основная масса" поклонников и любителей "КИНО"... И - чистая энергия, законсервированная волшебно в каждой песне и оживающая для тех, кто слышит.

Разве слушатели - не так же наивны и просты, и сложны одновременно, разве именно этой жизнью они не живут? Разве давала за эти 30 лет постсоветская музыка такой же сгусток уверенной энергии, заключенный в музыканте?

Почему музыка осталась живой, Цой остается живым?

Симфоническое кино Юрия Каспаряна со товарищи, фильмы - "Бездельники" Андрея Зайцева, "Лето" Кирилла Серебренникова, "Цой" Алексея Учителя, премьера которого анонсирована на третье сентября... Книга в серии "ЖЗЛ" - серии, которую, по воспоминаниям матери, якобы Цой любил полистать, и вот - сам попал туда. Новые мемуары Джоанны Стингрей, все новые и новые фотографии и видео, всплывающие со дна частных архивов...

Цоя слушают, Цоя поют. Обсуждают, как бы он отнесся, что бы он написал, каким бы он жил сейчас, к каким переменам призывал тогда, приписывают ему чуть ли не подготовку госпереворота.

Думается, что все дело в простой правдивости этой музыки в самом прямом и лучшем смысле, в ощущении кровного родства, оставшемся с юности, в том, что он пел нам, какими мы можем и должны быть, независимыми, сильными, умеющими понять, что главное и следовать своим принципам на деле.

Поэт закрепил свои слова кровью - вольно или невольно, но в традициях Настоящей Русской Литературы.

А любили бы Цоя так же, если б он сейчас был жив и стар? Если бы его популярность не подпитал тогда, летом 1990 года щекотный сладенький адреналинчик, удивление и бешеная жалось перед простым фактом смерти?

Имеют ли смысл бесконечные конспирологические версии, расследования и прочие ерзанья на теме его непреходящей популярности? Банальное ДТП, которое, к сожалению, с каждым может случиться или начавшиеся именно в 1990 бандитские разборки везде, где крутились большие деньги?

Эти вопросы не требуют ответов. Все есть так, как есть. Похороненный Юрием Шевчуком кореш-корешок живехонек в земле, продолжает расти в следующие поколения. И мы продолжаем жать на "play" и быть согреваемыми Звездой по имени Солнце.